Росов Владимир

В.А.Росов

ПИСАТЕЛЬ Г.Д.ГРЕБЕНЩИКОВ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

1

Сибирский классик Георгий Дмитриевич Гребенщиков (1882-1964), как и большинство русских писателей, после Октябрьской революции оказался в эмиграции. Произошло это в то время, когда начался исход из Крыма, за месяц до окончательного разгрома Добровольческой армии. Поток беженцев, предчувствуя всеобщую катастрофу, устремился в Константинополь.

Итак, 17 сентября 1920 г. Георгий Гребенщиков прибыл из Ялты в Севастополь и уже на следующий день вечером отплыл на пароходе «Константин» в направлении Босфора. Накануне отъезда весь день Гребенщиков провёл в «унизительной беготне» по учреждениям, оформляя документы. Получал паспорт и разрешение во Французской миссии, где пришлось сидеть в очереди долгих пять часов. Конечно, Гребенщиков имел покровительство в среде русских эмигрантов, тех, кто уже находился за границей. Отъезд устраивал известный в России экономист и историк П.Б.Струве, возглавлявший Управление внешних сношений при Крымском правительстве генерала П.Н.Врангеля. Он дал телеграмму через Константинополь В.А.Маклакову, послу Временного правительства во Франции (до 1924), который руководил также центральным офисом по делам беженцев из России и был вхож во французские правительственные круги. В этой телеграмме выражалась просьба о предоставлении «парижских виз» Гребенщикову, его другу художнику Николаю Васильевичу Пинегину и их жёнам [1. Зап. от 6/19 сентября 1920 г.].

Георгий Гребенщиков отправился в Константинополь первым из четверых, остальные задержались в Крыму. Необходимо было оформить багаж в Управлении торговли Правительства Юга России и ликвидировать домашнее хозяйство. Что касается Татьяны Денисовны Гребенщиковой, то в отсутствие мужа эти заботы легли на её плечи. Нехитрый скарб состоял из пишущей машинки «Корона», фотоаппарата «Кодак», швейной машины «Зингер», нескольких пар подмёток и обувных заготовок, самовара, книг и других домашних вещей. С собой у писателя были рукописи его произведений и ещё скромные сбережения – 35 рублей золотом, одна турецкая золотая лира и три лиры бумажных. Тогда пятирублевый золотой имел эквивалент в виде, казалось бы, большой суммы – более 87 тысяч рублей, однако позже, в Константинополе, Гребенщиков писал, что для жизни там требуется «в день сотни тысяч рублей». Этих накопленных денег могло хватить лишь на первое время, на неделю или две. Выбор был невелик, в Крыму – голод и красный террор, в Турции – полная неизвестность.

Корабль «Константин» стал на рейд в порту Константинополя 20 сентября. Этот день можно считать началом зарубежного периода в биографии писателя Гребенщикова. После прохождения санитарного кордона Гребенщиков высадился на берег. Феерическая вечерняя панорама сменилась ночным кошмаром, криками турок, доносившимися с яликов, и нападением пиратов, атакующих суда. Пароходные гудки и кокетливые улыбки принаряженных женщин довершали картину незнакомого города: «О, блудный современный Вавилон! Страшен ты и гадок, и всё-таки надо кланяться тебе» [1. Зап. от 6/19 сентября 1920 г.]. Константинополь стал перевалочным пунктом на пути во Францию. Именно отсюда протянулись дороги в эмиграцию по всем странам Европы и даже в Африку.

На следующее утро, 21 сентября, Гребенщиков прибыл в город. Он зарегистрировался в Русском посольстве и направился в контору типографии русско-французской газеты «Press du Soir». Там произошла неожиданная встреча с Исааком Наумовичем Альтшуллером, врачом, знакомым ему по Ялте (кстати, лечившим ещё Чехова и Толстого). Помимо врачебной практики, доктор Альтшуллер вёл большую благотворительную деятельность. Эта встреча оказалась крайне полезной. Сведения о благотворительных организациях были необходимым условием выживания в незнакомом месте. На волне эмиграции в Константинополе возникали общества взаимопомощи, среди которых наиболее известными считались Всероссийский союз городов, Всероссийский земский союз, «Русский маяк», «Русский очаг». Их услугами пользовались практически все эмигранты. К тому же доктор Альтшуллер предоставил Гребенщикову для ночлега свой роскошный кабинет (со старинной мебелью, электрической люстрой и большими зеркалами). На первых порах, до приезда жены из Крыма, этот приют стал спасительным якорем.

В последующие дни писатель неоднократно посещал контору типографии «Press du Soir». От главного редактора газеты Гребенщикову поступило предложение написать несколько статей. Позже, в октябре и ноябре, на французском языке появилось три его статьи о бедственном положении русских в Крыму: «Островитяне», «Снимите распятых» и «Русские на Мраморном море».

По прошествии нескольких дней, 23 сентября, Гребенщиков посетил благотворительное учреждение «Русский маяк» на улице Брусса, дом № 40, которое стало прибежищем для большинства эмигрантов. Его основали американцы под эгидой Христианского союза молодых людей (ХСМЛ). Это был настоящий очаг культуры, где проходили лекции и концерты, работала библиотека и русская школа для детей. Часто устраивались танцевальные вечера. Кроме того, руководство «Маяка» организовало доступную столовую, душевую комнату, зал для отдыха и даже бесплатный ночлег. Основной контингент, посещавший благотворительное учреждение, представляла аристократия. Гребенщиков дал яркое описание этого эмигрантского общества: «Русская речь, русские лица, улыбки и весь непринужденный, простой обиход, говорящий о том, что почти все здесь свои люди. Вы слышите знакомые имена, известные фамилии, частое упоминание слов “баронесса”, “князь”, “графиня”. Присматриваясь далее, вы видите породистые руки, гордые, негнущиеся при кивках знакомых шеи важных почтительных дам, обрюзгшие, изношенные, гладко выбритые щёки сановных стариков и жидкие, полуженственные фигуры юношей, одетых с претензиями на последний крик моды» [2].

После посещения «Русского маяка» Гребенщиков сразу же вызвался принять участие в литературных чтениях, которые проходили обычно на втором этаже в помещении школы. Встреча с писателем состоялась 8 октября 1920 г., в памятный для каждого православного россиянина день преподобного Сергия Радонежского. Гребенщиков читал цикл своих рассказов «В просторах Сибири». Вот как описывал это событие архимандрит Алексий Дехтерев, который жил на Принцевых островах и изредка посещал Константинополь: «Я вошёл в небольшую комнату, где частью сидели, частью стояли слушатели. Я насчитал человек сорок – юношей и девушек студенческого возраста. Должен отметить, что в это время внизу шли танцы, но молодёжь предпочла им литературное чтение. Увидел я и писателя. Ещё очень молодой человек, с поразительно бледным лицом, стоял у стола и читал свои алтайские рассказы... Изящный тёмно-серый костюм, чёрный мягкий галстук, небрежно повязанный широким бантом (пожалуй, теперь и не умеют так повязать), небольшие усы и волна светло-каштановых волос, мягкий и тихий голос, шелестящие страницы рукописи (или книги, не помню) и едва слышная снизу мелодия рояля... Будто какими-то чарами брошен я в прошлый век, в Николаевский Петербург... И будто передо мной юный Достоевский читает своих “Бедных людей”... Да, в чём-то на мгновение мелькнуло большое, разительное сходство, но только на мгновение (а не истина ли в таких мгновениях, не прозрение ли?). Вспыхнуло, и тут же погасло...» [3]. В тот вечер Георгий Гребенщиков и Александр Дехтерев, тогда будучи ещё вне сана, познакомились и подружились на долгие годы (после второй мировой войны архимандрит Алексий вернулся в СССР и стал архиепископом Виленским и Литовским). Исполнителем импровизаций на рояле был 17-летний юноша, Владимир Дукельский, впоследствии знаменитый композитор, известный в Америке как Вернон Дюк, близкий товарищ художника Святослава Рериха.

Там же, в «Русском Маяке», у Гребенщикова часто случались и другие встречи. В этом смысле «Маяк» оправдывал своё название. Под его крышу собирались давно знакомые друг другу люди, соприкасавшиеся на родине. Но в отличие от России, светское общество на чужбине приобретало другое качество взаимоотношений. Культурный очаг в Константинополе объединил всю эмигрантскую массу, разбросанную по берегам Босфора, и создал условия для общения в русской среде. В начале октября Гребенщиков встретился в «Маяке» со своим земляком из Сибири, актёром Московского художественного театра П.Ф.Шаровым. В то время труппа МХТ также оказалась в эмиграции в Турции. Годом раньше, в октябре 1919-го, писатель и артисты виделись в Ялте, куда театр прибыл из Гурзуфа по пути в Одессу. Гребенщиков близко сошёлся с В.И.Качаловым, О.Л.Книппер, В.И.Страховой, П.Ф.Шаровым и Н.О.Массалитиновым. Все артисты, как выразился писатель, «нарасхват читали “Чураевых”». Заинтересовались они и некоторыми его рассказами для инсценировки, особенно «Лесными королями». По предложению руководства МХТ Гребенщиков начал работу над пьесой «Из песни Слово». После встречи с Шаровым в дневнике появилась запись об артистах, напрямую имеющая отношение к творческим замыслам писателя: «Они все так же мучаются, как и мы, грешные, но всё-таки держат свое знамя крепко. Думаю и я жить для литературы и литературой. Всё-таки будет какое-то нравственное оправдание тех мук и унижений, которые добровольно испытываю за границей» [1. Зап. от 7 окт. 1920 г.]. В тяготах и лишениях у Гребенщикова оформляется кредо жизни в эмиграции – служение литературе.

Толчком к пересмотру жизненных позиций, несомненно, стал для писателя приезд МХТ. (Последние полгода до отъезда из Крыма он жил исключительно физическим трудом.) 11 октября в небольшом константинопольском театре «Пти-Шань» состоялся первый спектакль труппы. Публика увидела инсценировки рассказов Чехова «Забыл», «Хирургия» и Мопассана «Гавань». Спектакль прошел с большим подъемом, была обещана ещё одна постановка – «Братьев Карамазовых» Достоевского. Вскоре, разделяя всеобщий энтузиазм по поводу гения русского искусства, Гребенщиков выступает с публицистикой в парижской газете «Общее дело». Он пишет не просто рецензию, скорее – репортаж о гастролях МХТ и об открытии сезона русской оперы, под названием «Не смотря ни на что!..» В статье ярко обозначилась позиция художника: «В Константинополе – на этой грязной международной толкучке, где никогда не было ни одного приличного (в европейском смысле слова) театрального представления, где считалось неприличным останавливаться для гастролей, нынче, когда отовсюду на Россию смотрят как на бывшую и несуществующую державу, эта самая Россия показывает Константинополю свой Московский Художественный театр с Книппер, Качаловым, Массалитиновым и др., показывает свой сказочный балет в лице Фроман и др. и, наконец, ставит своего бессмертного “Евгения Онегина”. Надо знать те гнусные условия, созданные атмосферой беженства – этого отвратительного явления современности, чтобы оценить подвиг, совершенный русскими артистами... Пусть бывшие в театре: изысканный француз, высокомерный англичанин, грубый и невежественный грек, эпически наивный турок и наши маленькие братушки славяне, словом, все, перед которыми мы вынуждены ломать шапки, слушая и видя русское искусство, знают, что Россия, нищая сейчас материально – никогда не будет нищей духом!..» [4]. В этих строках открыто звучат слова о подвиге, о самопожертвовании русских людей во имя искусства. Тем самым как бы обозначается и позиция самого автора, обнажается его собственная душа.

В октябре 1920-го в Константинополь прибыли Татьяна Гребенщикова и супруги Пинегины. Гребенщиковы поселились в палатке, которую Татьяна Денисовна сшила своими руками ещё в Ялте. Их соседями по жилищу стали генерал Белой армии А.А.Бейер и его жена, они тоже разместились в палатке на открытом воздухе. В сложившейся ситуации необходимо было зарабатывать на жизнь. И к середине октября писатель Гребенщиков смог устроиться грузчиком на пароход «Пион» (исправлять ломаные ящики и чинить тюки). Он работал без выходных – и в будни, и в праздники. За усердную работу ему назначили достаточно высокое жалование – две лиры в день. Для сравнения следует заметить, что вегетарианский обед в столовой «Маяка» стоил половину лиры. Татьяна Денисовна тоже начала зарабатывать – шила детские конвертики и платья. К счастью, заработки изнурительным трудом продолжались недолго. В конце октября положение изменилось. Генерал Бейер рекомендовал Татьяну Гребенщикову в качестве домашней хозяйки главе Русского посольства в Константинополе генерал-лейтенанту Александру Сергеевичу Лукомскому. Служба в посольском доме решила и судьбу писателя, в прямом и переносном смысле. Он писал: «Я чувствую себя превосходно, пью чай с сахаром, ем халву, печёнку, винегрет и веду за столом важные беседы с генералом и послом и с очень милыми членами его семьи» [1. Зап. от 13/26 окт. 1920 г.]. И главное, у Георгия Гребенщикова появилась возможность вести литературную работу. Он пишет несколько циклов статей для парижской газеты «Общее дело».

Через полтора месяца генерал А.С.Лукомский принял решение покинуть Константинополь в связи с окончанием боевых действий на Южном фронте и эвакуацией Добровольческой армии в Галлиполи. (Лукомский, будучи главой Русского посольства, представлял также правительство генерала П.Н.Врангеля.) Он направлялся в Европу. Гребенщиковы присоединились к Лукомским как члены их семьи, причем Георгий Дмитриевич – в качестве личного секретаря генерала. 11 декабря 1920 г. все погрузились на корабль «Константин», уже хорошо знакомый Гребенщикову по предыдущему плаванию из Севастополя, и отправились в сторону Африки...

2

В тяжёлых условиях зарубежья Георгий Гребенщиков продолжал литературную работу. По пути в Константинополь на палубе парохода писатель встретил Аделаиду Владимировну Никулину, директора киевского издательства «Летопись». В 1919 г. это издательство выражало готовность приобрести для публикации рукопись романа «Чураевы». В связи с начавшейся эмиграцией из Киева большинство сотрудников «Летописи» перекочевало в Софию, и там было основано новое Русско-Болгарское издательство. Очередной разговор о выпуске знаменитого романа завершился обнадёживающими словами Никулиной. Она сказала, обращаясь к Гребенщикову: «Если я не умру в течение полугода, “Чураевы” выйдут в свет. И вы поедете прямо в Болгарию, а потом уже в Париж» [1. Зап. от 7/20 сент. 1920 г.].

В то напряжённое, хаотичное время планы и людские судьбы менялись от разных случайностей. И писатель принял встречу с Никулиной как провидение. А что касается самого романа, то он, ещё не появившись, стал действительно знаменитым. Роман «Чураевы», точнее, первая часть многотомной эпопеи под названием «Братья», написанная в окопах первой мировой войны, получила благословение А.М.Горького. Затем в Киеве «Братьями» восхищались И.А.Бунин и А.И.Куприн. В 1918 г. несколько вечеров подряд Гребенщиков читал страницы рукописи в компании живых классиков. Позже при посредничестве Бунина была сделана попытка издать роман в Одессе, но реалии времени, революция и начало военных действий на Юго-Западном фронте не позволили осуществить этот замысел. Через год, в 1919-м, писатель С.Я.Елпатьевский, проживавший в Крыму, куда перебрался из Одессы и Гребенщиков, предложил опубликовать «Чураевых» в Киеве. Вот тогда и появилась на писательском горизонте А.В.Никулина.

На третий день по приезде в Константинополь, 24 сентября, Никулина предложила «добыть визу на Болгарию» и ехать туда для заключения договора на издание «Чураевых». Но накануне писатель уже подал прошение о выдаче визы французскому консулу. В Париж ушла телеграмма, и ответ ожидался через неделю. После указанного срока никакого решения не последовало, оно было отложено на неопределённое время. Консул дал Гребенщикову ответ: «Ожидайте». В конце октября 1920-го, не имея французской визы и испытывая материальные затруднения, писатель принял решение о продаже рукописи своего романа: «Выяснилась судьба “Чураевых”. Хоть и очень дёшево, но я продал их на первое издание Русско-Болгарскому книгоиздательству в Софии» [1. Зап. от 13/26 окт. 1920 г.]. Отъезд в Болгарию планировался на середину ноября.

Вскоре в Константинополь приехал один из директоров софийского издательства В.Н.Каменский. Он предложил окончательный расчёт, хотел купить роман за 240 лир (15 тысяч болгарских левов). Однако к этому времени материальное положение Гребенщиковых поправилось и появилась возможность эмигрировать во Францию вместе с семьёй генерала Лукомского, поэтому предварительное соглашение о продаже рукописи было расторгнуто. Решающую роль в данном вопросе сыграла позиция Татьяны Гребенщиковой. Выдержка из дневника писателя: «Что бы ни было со мною впереди – каяться не буду. Больше всего настаивала на неуступке Таня. Она сказала: я буду кухарить, шить, стану опять свиней кормить и сама выплачу тебе эти несчастные 240 лир, или 3 тысячи франков, но “Чураевых” не дам в обиду» [1. Зап. от 8 дек. 1920 г.]. Действительно, предложенный гонорар составил сумму заработка Татьяны Гребенщиковой за два месяца в качестве домашней хозяйки у Лукомских. По прошествии полугода, весной 1921-го «Чураевы» были проданы парижскому журналу «Современные записки», а затем – и издательству «Франко-Русская печать», где роман вышел отдельной книгой.

Уже первая неделя в эмиграции дала Гребенщикову богатый литературный материал. Он сразу же начал делать зарисовки из константинопольской жизни. Цикл состоял из трёх небольших очерков и предназначался для парижской газеты «Общее дело». Все очерки были написаны в едином стиле и составляли одно целое: «Под негритосами», «На улицах Константинополя», «Русский маяк». Рекомендовал Гребенщикова в качестве автора издатель и редактор «Press du Soir» Орест Григорьевич Зелюк, одновременно являвшийся представителем «Общего дела» в Константинополе. В то время «Общее дело» считалось одной из ведущих русскоязычных газет не только во Франции, но и во всей Европе; там печатались видные писатели, оказавшиеся в эмиграции: И.А.Бунин, А.И.Куприн, Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус и др.

Первый из очерков «Под негритосами» описывает высадку с корабля на берег прибывших из России эмигрантов и те унижения, которые выпали на долю людей, и без того раздавленных железной пятой бога войны. В очерке с писательским мастерством показано, как «вооружённые чернокожие солдаты строго охраняют пёструю толпу пассажиров, сортируют на мужчин и женщин, толпами загоняют сначала в одну казарму, потом в другую...». Затем идёт описание санитарной обработки: «В бане – галерея конских стойл, или звериных клеток, кусочки мыла и простой душ». Глазами автора читатель видит какой-то «маскарад дикарей», гонимый страхом смерти, вращение масок, где нет различия между священником и согбенным евреем. В уста бородатого северянина писатель вкладывает ключевую фразу: «Теперь вся Россия под маской. Вся Россия как Град Китеж, и есть, и нет её...» [5].

Во втором очерке, «На улицах Константинополя», крупными мазками передана окружающая жизнь города. Не случайно повествование начинается словами: «Босфор лёг узким синим коридором между Европой и Азией». Тема Азии захватывает и звучит упоминанием «песчаных холмов знойных восточных пустынь». Сразу же задаётся некий смысловой императив, неудержимое колесо существования. Калейдоскоп вращения вбирает в себя все противоположности, в которых выделяется, прежде всего, русский элемент. Он не принадлежит ни Востоку, ни Западу, это – что-то особенное, устойчивая жизненная сила бытия. Выдержка из очерка: «Но тут и там в кипучий, густо смешанный людской поток вмешались русские, вольные и невольные скитальцы по чужбине: лихие и печальные, отважные и трусы, подвижники и мелкие воришки, князья и плебеи, оборванцы и расточительные франты». Не только типы людей проходят перед взором писателя, но и вывески учреждений, разнообразные товары, выложенные на продажу. И всё это пропитано «русским духом» и «русскою мечтою». Вывод художника, созерцающего пестроту на улицах Константинополя, достаточно парадоксальный. Очерк завершает длинная фраза: «Несомненно одно, что русский человек, несмотря на всю свою кажущуюся рыхлость и инертность, нигде не пропадёт и всюду вносит свой неуклюжий, не совсем опрятный, часто скорбный, но прочный и оседлый быт...» [6].

Третий очерк посвящён благотворительному учреждению «Русский маяк». Этот форпост для беженцев, как упоминалось, существовал на американские деньги. Выше уже шла речь об обитателях «Маяка» и было дано описание аристократического общества. Несколько слов следует сказать о главной мысли автора. Фотографический стиль очерка помогает рассмотреть вблизи жизнь русской колонии. Георгий Гребенщиков подталкивает читателя задуматься о нравственной чистоте собственной души, о сохранении русских корней, которым «едва ли может чем-либо повредить американское масонство» [2].

Эти три очерка, один за другим, появились в газете «Общее дело» за 14, 15 и 16 декабря 1920 г. под общим заголовком «Письма из Царьграда». Эта публикация открыла Гребенщикову пути в писательскую среду Русского зарубежья.

Следом в той же газете пошла серия рассказов: «Америка», «Анюта» и «Под ногами толпы» (25 декабря 1920 г., 7 и 13 января 1921 г.). В октябре 1920-го в константинопольском дневнике писателя появляется запись о завершении работы над тремя маленькими рассказами из «детской беженской жизни». Предполагалось, они будут переведены на английский язык и «пойдут в Америку». Неизвестно, увидели ли свет произведения в Соединённых Штатах, но, вероятно, именно их публикация состоялась в газете «Общее дело».

Все рассказы Гребенщикова посвящены подросткам 12-13 лет; они являются главными героями сюжетов. Перед читателем разворачиваются трагические судьбы детей. Место действия – детские приюты на островах Мраморного моря. Автор рассказывает о мальчике Серёже по прозвищу «Америка», который вместе с товарищем пытался бежать на пароходе из Крыма в США, но был пойман и водворён в русский сиротский дом. Героиня другого рассказа – девочка Анюта, попавшая в Турцию из Софии. Там она погибала от голода, но выжила благодаря недетской смекалке, нарисовала объявление и стала шить одежду для кукол. Третий герой – сын директора Московского банка, арестованного большевиками. Мальчик работает чистильщиком обуви на улице, как говорится, «под ногами толпы». Отсюда и название рассказа. Образованный подросток из интеллигентной семьи принимает окружающую действительность такой, какая она есть. Он несколько раз повторяет свою спасительную формулу: «Надо работать». И его слова очень по-взрослому звучат в детских устах.

Рассказы Георгия Гребенщикова, похоже, несут на себе печать автобиографии писателя. Например, в воспитателе приюта, заботливо опекающем «Америку», легко узнаваем Александр Дехтерев, будущий архимандрит Алексий. Он три года прожил на Принцевых островах и воспитывал там детей (руководил приютом на о.Халки). А девочка Анюта напоминает Татьяну Гребенщикову, которая шила для эмигрантов детские конвертики. Жене писателя было тогда всего 26 лет... Сиротская тема в литературе имеет прямое отношение к самому Гребенщикову. На Алтае у него оставался 15-летний сын. О нем, брошенном в жерло революции, скорбела душа писателя.

К периоду эмиграции в Константинополе можно формально отнести и серию путевых очерков под общим названием «В Африку». Это шесть «репортажей» с борта парохода «Константин», написанных в декабре 1920 г. после выхода в открытое море на пути во Францию. Они также публиковались в газете «Общее дело», начиная с января 1921 г. Следует перечислить их в порядке опубликования: «Из Константинополя» (11 января), «Через проливы» (24 января), «В Эгейском море» (1 февраля), «В бухте Наварино», «Мёртвая зыбь» и «Африка» (все – 2 марта).

Некоторые работы, начатые Гребенщиковым в Константинополе, появились в печати месяцы спустя. Это естественное запаздывание, оно обусловлено фактором времени и издательскими планами. За три месяца пребывания в Турции можно насчитать около 20 очерков, рассказов и публицистических статей. Помимо «Общего дела» и «Press du Soir», выходили статьи и в других газетах, к примеру, в «Юге России» (Севастополь). Там было напечатано письмо Георгия Гребенщикова «Из-за моря». Однако не все работы увидели свет. По цензурным соображениям «Царьградский альманах» в ноябре 1920 г. отклонил очерк «Мостик через пропасть». Этот очерк сильно выбивается из обычного ряда публикаций, из того, о чём раньше говорил писатель. В своих суждениях он слишком близко подошёл к запретной теме, а именно – прикоснулся к политике. Наблюдая Крымскую эпопею, беженский шквал, готовый взорвать Константинополь, как пороховой погреб, Гребенщиков взывает к примирению между Красной и Белой армиями. За последние три военных года впервые решается высказать «свободно свои гражданские соображения». Вот плод его терзаний и размышлений, отлитый в скупые строчки: «Неистовые сектанты с той и другой стороны сейчас же выдвинут острое лезвие о преступном соглашательстве. А я упрямо повторяю, что это соглашательство должно прийти к нам, рано или поздно, как самое естественное право на терпимость, общежитие и даже братство!.. Как родные братья могут спорить, не хватая друг друга за шиворот, так равно в будущей России отлично могут уживаться большевик и белый генерал, вовсе не съедая друг друга живьём, как это делается в процессе нашей революции... Пока же пропасть остаётся страшной и бездонной и решительно ничем не заполненной» [7]. Основную мысль Гребенщиков выносит в заглавие. Примирение и есть тот самый «мостик через пропасть».

Автор заключает в статье, что, благодаря «турецкому гостеприимству», ему дано право сказать о «психологическом оздоровлении враждующих сторон». Он пишет: «Ни белые, ни красные мне не позволили бы это дома» [7]. Однако и в свободном Константинополе его право осталось за железным засовом цензуры. На рукописи стоит чернильная дата: «21 ноября 1920 г.». В это же самое время Гребенщиков начинает писать целый цикл статей «Русско-турецкие письма». Первая из них называлась «О взаимном понимании». Это продолжение политической темы, посвящённой «злободневным и животрепещущим вопросам понимания турецкими людьми людей русских и наоборот» [8]. Приступая к работе, писатель пока не знает о запрете на его статью. Мир ещё не готов к идее братства народов. Именно поэтому начатый им цикл обрывается на полуслове.

3

Отъезд в эмиграцию – это всегда выбор. Он разделяет всё надвое, на родину и чужбину, на прошлое и будущее, проходит по нервам до самого основания, разрывая сердце. По крайней мере, именно так было с Георгием Гребенщиковым. Возникает закономерный вопрос: почему писатель уехал в эмиграцию? Что им двигало, когда принималось кардинальное решение?

Ответить на этот сложный вопрос помогают вехи биографии молодого сибирского классика. После демобилизации с Юго-Западного фронта в 1918 г. Гребенщиков уехал в Киев. Там он давал отчёт по армейским документам и устраивал свои литературные дела. Затем направился в Одессу, где жил у моря, на даче А.М.Фёдорова в «писательском общежитии». В том же году летом перебрался в Ялту и через некоторое время оказался в крымской ловушке. Наступление Красной армии отрезало писателя не только от Центральной России, но и от малой родины, горячо любимого им Алтая. В Барнауле оставались первая жена, Л.Н.Гребенщикова (расстались в 1912 г.) и сын Анатолий. Со своей второй женой, медсестрой Красного Креста Т.Д.Стадник, писатель познакомился на фронте. Она стала его верной спутницей до конца жизни.

На Крым неизбежно надвигалась катастрофа – разорение, голод, грабежи и убийства. Частая смена власти привела к полному изнеможению народа, к потере физических и духовных сил. Гребенщиковы, чтобы выжить, осели на землю. Невзирая на сложности, вторую половину 1918-го и весь 1919 г. писатель много работал, публиковал рассказы и очерки в местной прессе. В литературном отношении это время можно считать плодотворным. Но 1920 год стал сложным, критическим. В течение полугода, вплоть до августа, не было написано ни одного произведения. Весной Гребенщиковы двинулись из Ялты в окрестности Алушты в поисках пропитания. Писатель занимался заготовкой дров в горах и частным извозом. (У татар ему удалось дёшево купить хромого коня «Ваську».) К лету вернулись обратно в Ялту и завели домашнее хозяйство...

В Крыму Гребенщиков испытывает сильные душевные терзания. Ждёт «какой-нибудь возможности прорваться домой». Уже в начале 1919 г. планирует пешком отправиться через Кавказ, в направлении Баку и Туркестана, а затем на Семипалатинск. Он пишет в письме к родным: «О Сибири и об Алтае я грежу как о несбыточном сне» [9]. Весной 1920-го положение и местного населения, и беженцев осложняется. Неожиданно нависла угроза голода и демобилизации в Добровольческую армию. Георгия Гребенщикова вызывают на призывной пункт и регистрируют. Писатель, во что бы то ни стало, хочет уехать к сыну; как он выражается, «принять какие-либо героические меры» [1. Зап. от 9/22 февр. 1920 г.]. Из Сибири доходят редкие письма. Из-за военных действий почта в Крым идёт четыре, иногда пять месяцев. Запись из дневника от 30 июня 1920 г.: «И вот теперь опять дума о том, чтобы прорваться за фронт и ехать или идти. А силы стали так слабы! А вдруг по дороге свалюсь. Здесь хоть животных развели на зиму. Поросята растут, кроликов прибыло... И всё-таки, всё готов бросить, чтобы ехать в Сибирь!..» [1. Зап. от 17/30 июня 1920 г.]. Проблема выбора стоит очень остро. Писатель никак не может принять окончательное решение. Вот ещё одна запись, сделанная ровно месяц спустя: «А я попутно всё направляю лыжи в Сибирь и никак не направлю. Что за проклятые цепи держат меня здесь – понять не могу. Но не могу сняться с якоря и не найду выхода из заколдованного круга» [1. Зап. от 18/31 июля 1920 г.].

К началу 1920-х годов Георгий Гребенщиков, как молодой писатель, только утверждался в литературе. До революции в Петрограде вышло несколько его книг, повесть «Ханство Батырбека» и два тома сочинений «В просторах Сибири», но основные произведения ещё не были изданы и написаны. Можно предположить, подсознательно он причислял себя к писательскому цеху и вряд ли хотел отрываться от большой литературы. В Крыму и Одессе ему удалось подружиться со многими писателями, оказавшимися волею судеб в «спокойных» от войны очагах в ожидании эмиграции. Гребенщиков близко сошелся с И.А.Буниным, И.С.Шмелёвым, И.Д.Сургучёвым, Е.Н.Чириковым, И.С.Соколовым-Микитовым, И.С.Лукашем, К.А.Тренёвым, С.Н.Сергеевым-Ценским, С.Я.Елпатьевским и др. Большинство из них, прежде всего, писатели первого плана, уехали за границу. Вряд ли Гребенщикову хотелось отрываться от группы писателей, стремящихся, подобно стае птиц, в южные края. Да и сами писатели подталкивали Гребенщикова к отъезду. Так, в феврале 1920-го председатель Ялтинского Литературного общества им. Чехова, доктор и мемуарист Елпатьевский включил его в список писателей, профессоров и учёных, которых собирались вывозить в Сербию. Из дневника: «Я заколебался, даже попытался хлопотать насчёт заграничного паспорта... Больно бросать Россию в эти черные дни» [1. Зап. от 23 янв./5 февр. 1920 г.].

В конце августа 1920 г. настроение Гребенщикова неожиданно и резко меняется, и чаша весов склоняется в сторону эмиграции. Правда, им избран некий компромиссный вариант. Писатель обращается к министру правительства Юга России П.Б.Струве и просит помочь ему «пробраться в Париж» с тем, чтобы, изыскав там средства от меценатов, найти пути на родину, в Сибирь, если даже придётся возвращаться кружным путём через Владивосток. Он пишет в письме от своего имени и от имени художника Пинегина: «Разумеется, мы были бы безгранично благодарны Вам и за простой совет, как нам поступить в данном случае, но мы хотели бы на этот раз опереться на Вас как на действительную крепкую опору, полагая, что мы имеем на неё право не только как люди и отцы наших покинутых где-то в далёкой Сибири детей, но и как люди, нужные будущей России, в воскресение которой твёрдо верим и докажем это уже печатным словом и живым делом. Я страшно устал быть дрогалем. У меня истощаются силы. Помогите нам, пока не поздно» [10. С. 259]. Это прошение было услышано, и Струве оказал помощь в отъезде семей Гребенщикова и Пинегина в Константинополь.

По прошествии короткого времени, около месяца, у Георгия Гребенщикова меняется строй мыслей, появляются моральные основания для эмиграции. Накануне посадки на пароход писатель делает важную запись в дневнике. Он ещё как бы колеблется в своём выборе, но совершенно очевидно, вопросы, которые им заданы самому себе, имеют риторический характер. Главное, это мечта об организации собственного издательства. Из дневника от 17 сентября 1920 г.: «Рассказывают о константинопольской жизни ужасы. И я всё-таки еду. Уезжая из Ялты и видя с моря эту редкую жемчужину России – я с глубоким волнением думал о том, не вернуться ли?.. Не бросить ли раз и навсегда мечту о лучших местах... Здесь жизнь кипит, как в большой столице, и всё военные, военные, будто лагерь. А уверенности, твёрдости почвы нет. Колеблется она. Многое-многое теснится в голове, и сердце и душа раздвоена: половина здесь, а половина где-то там, за морем. Господи, благослови во имя лучших намерений, которыми преисполнены мои желания! Начать издательство русской книги. Завтра вечером пароход “Константин” уходит в Константинополь» [1. Зап. от 4/17 сент. 1920 г.].

В Турции Георгий Гребенщиков сразу же установил контакты с издателями. Поскольку для большинства русских беженцев Константинополь и его окрестности, такие как Галлиполи, Сен-Стефано, Макри-Кей, а также поселения на островах Оттоманской империи, являлись лишь перевалочным пунктом на пути в Европу, то количество изданий здесь исчислялось единицами, а не десятками или даже сотнями, как в других странах рассеяния. Это сокращало возможности развернуть работу по изданию книг именно в Турции. Наиболее популярными считались газеты «Press du Soir», «Галлиполийский листок», журнал «Наши дни». Со своим книжным проектом Гребенщиков обратился к издателю «Press du Soir» О.Г.Зелюку. Несколько дней он вёл с ним переговоры: «Может быть, с ним начну некое книгоиздательство» [1. Зап. от 10/23 сент. 1920 г.]. По всей видимости, главным камнем преткновения стали финансовые вопросы. Писатель на первых порах не терял уверенности в успехе. Вот как он сформулировал свою позицию в дневнике: «Напротив, я набрался храбрости думать, что для той цели, которую я преследую – организация издания русских книг, мог бы требовать правительственной поддержки» [1. Зап. от 11/24 сент. 1920 г.]. Однако страшная гуманитарная катастрофа, вызванная разгромом Добровольческой армии в Крыму и нахлынувшей беженской волной, не оставляла никаких шансов на успех. Были дни, когда на рейд в Константинополь прибывало более ста больших и малых судов с эмигрантами.

Через год в Париже Зелюку – несостоявшемуся компаньону Гребенщикова – всё же удалось возглавить типографию и издательство «Франко-Русская печать». Там в 1922 г. отдельной книгой вышел роман «Чураевы». Уже во Франции Гребенщиков пытался объединить свои усилия по организации издательства с известным врачом и общественным деятелем И.Н.Коварским. И снова компаньонаж не получился. Коварский организовал самостоятельное издательство «Родник» (вместе с магазином и библиотекой). Лишь в 1923 г., благодаря необычному знакомству и встрече с художником Николаем Константиновичем Рерихом, пришла удача. Гребенщиков и Рерих на паях основали книгоиздательство «Алатас» (в переводе с казахского языка «Белый Камень»). Весной 1924 г. писатель уехал в Соединённые Штаты, и там издательство было инкорпорировано с музеем Николая Рериха в Нью-Йорке. Позже Гребенщиков его выкупил и стал полновластным хозяином. За весь период существования «Алатаса» под маркой этого издательства вышло в свет более 50-ти книг и брошюр (см. [11]). Мечта, которая вела Георгия Гребенщикова в зарубежье, осуществилась. Но ради неё писателю пришлось пожертвовать самым дорогим – он никогда так и не вернулся из эмиграции на родной Алтай.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Архив автора публикации. Гребенщиков Г.Д. Дневник (копия). 1920–1921.

2. Гребенщиков Г. Письма из Царьграда. «Русский Маяк» // Общее дело. Париж, 1920. 16 декабря. № 154.

3. Алексий (Дехтерев), архимандрит. Юный Гребенщиков // Новая заря. Сан-Франциско, 1947. [4 июля].

4. Гребенщиков Г. Не смотря ни на что!.. (Письмо из Константинополя) // Общее дело. Париж, 1920. 20 декабря. № 158.

5. Гребенщиков Г. Письма из Царьграда. Под негритосами // Общее дело. Париж, 1920. 14 декабря. № 152.

6. Гребенщиков Г. Письма из Царьграда. На улицах Константинополя // Общее дело. Париж, 1920. 15 декабря. № 153.

7. Архив автора публикации. Гребенщиков Георгий. Мостик через пропасть. 21 ноября 1920 г.

8. Архив автора публикации. Гребенщиков Георгий. Русско-турецкие письма. О взаимном понимании. [Ноябрь, 1920].

9. Отдел рукописей РНБ. Ф. 431. Ед. хр. 444. Л. 1–2. Гребенщиков Г.Д. – Л.Н. и А.Г. Гребенщиковым. 23 марта 1919 г.

10. Гребенщиков Г.Д. Письмо П.Б.Струве. 14/27 августа 1920 // С двух берегов. Русская литература XX века в России и за рубежом. М., 2002.

11. Росов В.А. Книгоиздательство «Алатас» // Рерихи. Восток – Запад. М., 2006.

Опубликовано: журнал Российской Академии наук «Славяноведение». 2009. № 4. С. 91–101.